Дневник, 2005 год [январь-сентябрь] - Сергей Есин

Днем ездил в общежитие проверять, как выполняются предписания пожарной инспекции. И опять расстройство: втихаря, не посоветовавшись со мною, Лыгарев выстроил возле своей квартиры новый кирпичный вход, еще раз загородив вход пожарный. В курсе, оказывается, был и В.Е. Он-то ведь знает, сколько мы промучились из-за того, что в свое время без разрешения архитектора Альберт Дмитриевич пристроил тамбур к столовой.

Но это опять не все. И от кого еще надо было опять ждать удара? Естественно, только от того, кому помог, ради кого нарушил правило начальства: поступай жестко и только по закону. Юра Серебряник — тот самый, которого два года назад за драку с преподавателем, за спровоцированную им драку Королева с Сашей Панфиловым я сначала исключил из института, потом восстановил, потом перевел на заочное отделение, с которым возились, по поводу которого постоянно звонили родителям в Пензу, который еще осенью оставил записку, что кончил жизнь самоубийством, а сам уехал к себе домой — опять объявился в Москве, на этот раз в милиции, куда он пришел сам и заявил, что убил нашу студентку Лену Георгиевскую.

Лена тоже овощ редчайший, но мною почему-то любимый. Талантливейшая девочка, которая учится у Самида, но пишет исключительно матом. Она учится у нас уже в пятом институте, я решил поставить спортивный рекорд: доучить ее до диплома. А если не доучу? Мы все знали, что Лена вроде уехала домой, кажется, в Тверь, но тем не менее на всякий случай вскрыли ее комнату. Она живет вместе с племянницей поэтессы Абаевой. Вот какой документ, напечатанный на машинке, — назовем его, как теперь модно, правилами Георгиевской — обнаружили мы на двери их комнаты.

Правила поведения в комнате:

— Не курить

— Не блевать

— Не колоться героином и проч. сильнодействующими средствами

— Не мешать мне спать

— Не рисовать на стенах свастику и проч. хуйню, к-рая в наше время символизирует расовую или социальную нетерпимость

— Не пытаться покончить с собой; в случае возникновения такого желания просьба обращаться к невропатологу или психиатру в поликлинику N 111

— Не пиздить вещи и деньги; в случае, если вы все же сделали это, настоятельно рекомендую положить спизженное туда, откуда вы его взяли.

В случае нарушения вышеуказанных правил вам предстоит беседа не только со мной, но и с:

комендантом;

милицией;

психиатром;

моими родственниками;

тяжелым предметом, к-рым я ебну вас по башке, если вы окончательно меня заебете.

Примечание. Лицам с психическими расстройствами настоятельно не рекомендую задерживаться на данной территории.

Вечером Дума принимала какие-то политические решения по поводу письма 19-ти. Многие из подписантов, "осознав", уже сняли свои фамилии. Но есть практическая польза от всего этого — СМИ и Дума через эти самые СМИ озвучили некоторые тезисы. И они с неизбежностью будут ходить по устам недоедающего и ограбленного народа.

Но это опять не все. Именно сегодня Лев Иванович положил мне на стол номер "Советской России", где большая статья Саши Боброва под названием "Список Филатова". Засветили его, бедного бывшего ельцинского основного помощника. Сначала о нем, о самом Филатове: "Сергей Филатов — сын поэта Александра Филатова, певца завода "Серп и молот" и заветов Ленина — на дух не переносит тех, кто пишет о труде, о героическом прошлом. Отец назвал его в честь Сергея Есенина, но незадачливый тезка великого поэта терпеть не может писателей есенинского патриотического и почвеннического направления. Вот такие вопиющие мировоззренческие обмороки и предательства дела отцов и объясняют все духовные трагедии России".

Саша Бобров в своей статье тоже не мог пройти мимо письма 19-ти, о котором много говорилось в передаче Соловьева. Тень явления нависла и над этой ситуацией. В конце абзаца, который я собираюсь процитировать, приводится и та самая фраза из "Литературки" о двух этнических группах, которые, судя по списку, только и существуют в русской литературе: русских и еврейских писателях. А где другие? Речь идет об определенном национальном экстремизме в культуре или в финансах, против которого многие и выступают и о котором все русские думают. Сами-то по себе евреи — это обычный фон русской жизни, как куры на крестьянском дворе. Итак, цитата, подтверждающая мысль о всеобщности некоторых размышлений: "Прокурор Устинов, выступая на трибуне Совета федерации, сказал при упоминании о каком-то письме депутатов в прокуратуру по поводу агрессивности еврейских организаций: "Не надо привлекать внимание к подобным спискам. Вы же знаете поговорку: не трожь… сами знаете что, и пахнуть не будет"".

И опять не все, в статье Боброва нашлось место и для моей персоны. "В уже набившем оскомину списке Московская городская организация Союза писателей России — ведущий отряд российских писателей, насчитывающая в своих рядах около двух тысяч литераторов — представлена только одним членом, Сергеем Есиным, скорее как ректором Литинститута".

5 февраля, суббота. В.С. сварила замечательные кислые щи из рыночной квашеной капусты, я их даже перелил в термос, но высунул нос на улицу, и на дачу все же не поехали — слишком холодно.

Содержательно и хорошо провел день дома, все же эти пять-шесть часов, которые приходится тратить на поездку, на то, чтобы "запустить" дом, это часы из жизни. Их-то всегда и не хватает. Капитально убрался дома, занимался дневником, с удовольствием варил и тушил кролика, который куплен в Обнинске с месяц назад и все время находился в заточении в холодильнике, тушил я его и готовил под белым соусом.

Но главное, дочитал книгу Умберто Эко. Та основная часть, ради которой все эти лекции были написаны и прочитаны, тот импульс ко всей работе, который я искал и не находил, наконец-то нашелся в последней, шестой, главе-лекции. В стержне любой книги обязательно есть какое-нибудь служение. Оно есть и здесь. Последняя глава вся посвящена вещи очевидной — "Протоколам сионских мудрецов". Я тоже филолог, и чутье редко меня подводит. Еще первый раз, когда в редакции "Юности" Мери Осиповна Лазарева дала мне прочесть, как некий казус, эти протоколы, я сразу же увидел, что это современная фальшивка, и мне почудилось, что где-то в литературе я уже с подобным встречался. Собственно, это и доказывает Умберто Эко. Дюма здесь был неким транзистором, передатчиком. Все это занятно, но не больше. Ради этой филологической безделицы, доступной даже журналисту, и была написана и переведена книга. Впрочем, время для меня зря не пролетело. Жаль только, что крупный филологический талант тратит время и свои возможности на чепуху.